Это — не секрет. Дело, разумеется, не только в трудолюбии. Наверное, все успешные художники суть трудяги.

   Брат Лаврентий в этом смысле просто маньяк. Зрелый мастер, он знает, что совершенству предела нет. Труженик, он ежедневно стремится сократить расстояние с недостижимым. На волне успеха его раздирают обязанность кормить многочисленное семейство и желание начать новые проекты — не обязательно столь же коммерчески привлекательные, как предыдущие. Удивительным образом ему удается сочетать и то, и другое, и при этом не замыкаться в себе. Лаврентий — вдохновитель и один из основателей Московского клуба рисовальщиков, где самые разные художники регулярно собираются, для того чтобы — страшно сказать — вместе рисовать.

   Я уверен, что в его сутки вмещается гораздо больше времени, чем 24 часа. Как иначе объяснить то, что, беспрерывно работая, он умудряется еще и находить время для красавицы жены, пятерых детей, друзей, близких, выпивона и зачастую танцев до утра. Танцует Лаврик, по мнению знающих толк в деле дам, восхитительно, и даже странно, что первый свой «балетный проект» он представил только сейчас, когда и самому танцевать приходится реже, да и ближе уже к пятидесяти, чем к сорока.

   Правда, сам он, очевидно из гипертрофированно брезгливого отношения к дилетантизму, свою любовь поплясать никак не связывает с балетной выставкой.

   По собственным словам, его, прежде всего, «вдохновили пространство особняка Муравьевых-Апостолов, пропитанное классической русской традицией, и желание совместить его с классической традицией русского балета, взяв на вооружение опять же классические приемы русской рисовальной школы».

   Самым трудным в проекте оказалось совмещение графика работы художника с графиком спектаклей, репетиций, концертов, гастролей балетных звезд. Ведь для проекта позировали примы-балерины Большого театра: Мария Александрова, Мария Аллаш, Анастасия Горячева, Елена Андриенко…

   Хотя Лаврентий Бруни отлично понимает, что и им, и ему для создания впечатления легкости и невесомости приходится бесконечно проливать пот — каждому у своего станка.

   Когда прима начинает позировать, все становится на свои места: «Любая поза — уже балет». В представленных работах мы не видим лиц балерин, но видим очерки тела и, удивительным образом, очерки танца.

   Он сознательно выбрал формат даже больший, чем в человеческий рост, и воздушную технику: тушь, акварель, сангину… «Масло утяжеляет балет». Представленные двухметровые работы — скорее, даже наброски, ведь в набросках отражено в первую очередь то, что удивляет художника, то, что он боится забыть. Набросок в первую голову — искусство впечатления, а для Лаврентия Бруни сенсация впечатления невероятно важна. Он вовсе не стремится к абсолютной точности. Недаром, имея изрядный изъян зрения, старается не работать в очках (исключение — когда надо рисовать пальцы, иначе их просто не видит), никогда не пользуется фотографией. Он чрезвычайно ценит ту уникальную атмосферу, которая возникает между ним и моделью, между ним и натурой. Атмосферу, которая заставляет написанный букет благоухать, а нарисованную приму двигаться.

   Одновременно для него дело чести — передать эту атмосферу с помощью традиционных приемов, показать, что актуальное искусство и классические методы не противоречат друг другу. Наоборот, он уверен, что значительная часть актуального искусства превратилась в поверхностную карикатуру, прежде всего из-за отказа от традиций.

   Традиции и преемственность для него не абстрактные понятия. Лаврентий принадлежит к многовековой художественной династии и заставляет себя быть ответственным не только перед собой, но и перед предками.

   Его нимало не смущает, что навыки натурного рисования сегодня не только утрачиваются, но и расцениваются как безнадежно устаревший метод, чуть ли не как вызов господствующим тенденциям, где традиция рассматривается как нечто реакционное, а шокирующие псевдолубки представляются новаторством.

   Где такие понятия, как школа, ответственность перед собой и даже красота, в лучшем случае сосланы на периферию. Лаврентий считает красоту понятием непреходящим, а следовательно, и современным. Не случайно он пишет роскошные букеты, не случайно он рисует женщин. Я его, как мужчина мужчину, понимаю.

   «Балет — это, пожалуй, единственный вид классического, традиционного искусства, где остались подлинная естественность, неподдельная женственность, красота в ее натуральном смысле. И именно эта непреходящая красота мне интересна. Интересна не в новом суперсовременном гаджетовом смысле, где многим сегодня хочется, прежде всего, удивить, вызвать резкую эмоцию от отвращения до испуга. Испуг проходит, интерес вместе с ним. Красота не умирает никогда».

   Впрочем, и классическому танцу была суждена своя непростая и далеко не свершившаяся эволюция, где и хореография Петипа, и балеты Уильяма Форсайта — лишь некоторые из вех, а грань между традиционным и актуальным — зыбка. Сложность задачи, решаемой Лаврентием Бруни, осознается тем отчетливее, если держать в памяти саму иконографию танца. Дега, Матисс, а у нас Петр Басин, Федор Толстой, художники из «Мира искусства»… постигали сложность перехода статичного рисунка в измерение движения, ту самую неуловимость позы, готовой раскрыться в порыв, прыжок, кружение.

   Балетный проект вдохновлен московским наследным домом Кристофера Муравьева-Апостола на Старой Басманной, 23. Этот классический городской особняк дышит традицией. Традицией дышат и необычные, гигантские наброски Лаврентия Бруни. В анфиладах усадьбы, взявшей на себя заботу об устройстве, увы, скоротечной выставки (с 22 по 27 мая), эти работы выглядят классическими и актуальными одновременно.